«Солнце русской поэзии» Александр Сергеевич отчаянно завидовал своим друзьям и знакомым, которым посчастливилось попасть в действующую армию и «прикоснуться к славе». Но его попытка последовать их примеру окончилась не так, как ему хотелось бы
190 лет назад, 26 июня 1829 г., наконец-то состоялось боевое крещение человека, который всю свою жизнь мечтал о военной службе. К тому моменту ему исполнилось уже тридцать лет, и те его сверстники, кто попал в армию, не говоря уже о гвардии, сделали неплохую карьеру. И, надо признаться, наш герой им здорово завидовал. Нет, не карьере и чинам. А просто тому, что они военные, а он — нет. Вообще-то, представить себе снедаемого завистью Пушкина довольно трудно. Но это было именно так.
Бумаг не писал, из штата исключён. Как служили дипломаты Пушкин и Тютчев?
Незадолго до выпуска из Царскосельского лицея, в 1817 г., совсем ещё молодой Пушкин (по нашим меркам — едва достигший призывного возраста) пишет своему дяде Василию Львовичу стихотворное послание, каждое слово которого буквально проникнуто военной романтикой:
Что восхитительней, живей
Войны, сражений и пожаров,
Кровавых и пустых полей,
Бивака, рыцарских ударов?
И что завидней кратких дней
Не слишком мудрых усачей,
Но сердцем истинных гусаров?
Поскольку Лицей тогда ещё имел право выпускать своих подопечных как на военную, так и на гражданскую службу, Пушкин начал хлопотать о своём зачислении в лейб-гвардии гусарский полк, да так лихо, что его просьбы чуть было не увенчались успехом: среди лейб-гусаров оказались офицеры, уже успевшие оценить талант молодого поэта.
Возможно, у нас был бы совсем другой Пушкин, если бы в ситуацию не вмешался его отец. Сергей Львович был уверен, причём небезосновательно, что гвардейская служба не сулит никаких доходов. Напротив, она может сильно ударить по семейному бюджету, который и так трещал по швам. И потому — никаких лейб-гусаров с их дорогущей экипировкой и прочими излишествами столичной жизни. Служить? Да, но по сугубо штатской линии Коллегии иностранных дел с годовым окладом в 700 рублей.
«Холопом и шутом не буду!». За что Пушкин обиделся на Николая I
Удар по самолюбию был жесток. Пушкин в прощальной песне своим однокашникам так и напишет:
Не тужи, любезный Пущин,
Будешь в гвардию ты пущен.
Мы ж — нули, мы — нули,
Ай-люли, ай-люли…
Вообще-то, дворянин, будучи на сугубо штатской службе или обходясь и вовсе без таковой, имел право отправиться добровольцем на любую войну. Но Пушкину и тут не повезло: «гроза двенадцатого года» кончилась, когда он был ещё подростком. Часть русско-персидской войны 1826-1828 гг. он просидел в ссылке в Михайловском, часть — потратил на выяснение отношений с только что коронованным императором Николаем I. А других войн в то время Российская империя не вела.
И тут — подарок судьбы. Война с Турцией 1828-1829 гг. Сначала несостоявшийся лейб-гусар Пушкин попытался действовать официально и испросил разрешения присоединиться к действующей армии на Балканах. На это он получил следующий ответ: «Государь благосклонно принял ваш вызов, но изволил отозваться, что, так как все места в армии уже заняты, то Его Величество воспользуется первым случаем употребить отличные дарования ваши на пользу Отечества».
Оставался ещё один театр военных действий. Кавказ, где Иван Паскевич наводил на турок реальный ужас.
Пушкин рванул на Кавказ, совершенно наплевав на то, что находился под секретным надзором. То, что там служит его брат Лев Сергеевич, было довольно-таки слабым оправданием: поэту потом всё равно пришлось объяснять где следует, что ничего плохого он не хотел.
-
© АиФ
-
© АиФ
-
© АиФ
-
© АиФ
-
© АиФ
-
© АиФ
-
© АиФ
-
© АиФ
-
© АиФ
Результатом стало его «Путешествие в Арзрум», а также несколько свидетельств, которые говорят о том, что при всей личной храбрости Александр Сергеевич стал бы весьма скверным офицером.
Вот свидетельство его спутника Потокского: «При всякой же перестрелке с неприятелем, во время движения войск вперёд Пушкина видели всегда впереди скачущих казаков или драгун, прямо под выстрелы». По другим рассказам, Пушкин в стычках с турками предпочитал холодное оружие: «Пушкин устремился против неприятельских всадников с пикой, взятой им у одного из убитых донских казаков. Опытный майор Семичев, посланный генералом Раевским вслед за поэтом, едва настиг его и вывел насильно из передовой цепи».
Его хватило ненадолго. Уже через несколько дней ухарство первых стычек превратилось в то, что называется лямкой, тянуть которую поэту явно не хотелось: «Перед выступлением конницы явились в наш лагерь армяне, живущие в горах, требуя защиты от турок, которые три дня тому назад отогнали их скот… Я считал себя прикомандированным к Нижегородскому полку и с великой досадой поскакал на освобождение армян».
Полвека вражды. Как Кавказская война помогла народам понять друг друга
Само взятие Эрзерума, столицы Анатолии, Пушкин описывает немногословно. И правильно делает, поскольку именно там по его романтическим представлениям был нанесен серьезный удар. По свидетельству генерала Эдуарда Александра фон Бриммера, Пушкин весьма неудачно прокомментировал действия нашей артиллерии.
Заняв ключевую высоту Топ-даг, русские войска ожидали логичной сдачи города, который теперь простреливался весь. Тут несколько отчаявшихся турецких частей сделали несколько выстрелов с окраины Эрзерума по высоте. Паскевич приказал открыть ответный огонь. «После первого нашего выстрела Пушкин, стоявший перед Паскевичем, воскликнул: „Славно!“ — и на вопрос главнокомандующего: „Куда попало?“ — отвечал: „Прямо в город“. „Гадко, а не славно“, — заметил на это Паскевич».
Паскевич, будучи кадровым военным, отлично понимал, что воспеваемые в стихах «сражения и пожары» — это не романтика, а трудное и кровавое дело. Кажется, понял это и Пушкин: после кратковременной вылазки на Кавказ вся эта романтика была вынесена за скобки. На войну он больше не стремился.
